В атаку повел бойцов Варфоломеев сам. Повел почти тут же, после взрыва. По гитлеровцам, вклинившимся в оборону, били кинжальным огнем пулеметы… Рядом с Варфоломеевым бежал Закобуня. Долговязый, он отмахивал саженные шаги и, опережая лейтенанта, на ходу кричал:
— Во, глядите, это Чеботарев чешет по ним… Его почерк… за комсорга им дает, за ребят!.. Як кроты, заховались вражины в зэмлю…
Немцы смогли поднять головы, только когда пулеметы по ним больше не стреляли. Но атакующие были уже рядом. Организовать огневой отпор немцы не могли — под громогласно покатившееся по полю «ура» красноармейцы бросались в штыковую. Более храбрые из немцев выскакивали из траншей и ячеек, пробовали защищаться. Началась жестокая работа прикладов и штыков. На глазах у Варфоломеева Закобуня ловким ударом из-под низу разворотил прикладом своей винтовки челюсть здоровенному гитлеровцу и тут же, изловчившись, проколол штыком второго… У помкомвзвода Брехова немец ударом винтовки выбил из рук автомат. Старший сержант, схватившись за его винтовку, вырвал ее из рук гитлеровца, а подоспевший боец вонзил в это время в бок вражескому солдату граненый штык своей трехлинейки… Некоторые немцы хватались за головы дрожащими руками, падали… Их лица выражали ужас. Их можно было и пощадить. Но не щадили и их. Налетевший с немецкой винтовкой в руках на фашиста озверевший Брехов с силой ткнул, как концом палки, чужим оружием гитлеровцу в переносье. Кинжалообразный сверкающий штык, прорезав хрящ, вошел в кость и застрял. Брехов, дергая на себя винтовку, выругался. Стоявший неподалеку с поднятыми руками немец смотрел на то, как он силится вырвать штык, и вдруг, схватив брошенную к ногам до этого винтовку, бросился, замахиваясь, на старшего сержанта. Варфоломеев, увидав это вовремя, в два прыжка оказался перед фашистом и, подняв, как булаву, опустил автомат на голову гитлеровца…
Убегающих преследовали лишь до траншеи, где проходил передний край обороны отделения Растопчина. Вдогонку им посылали, у кого остались, пули. Проскочил в азарте атаки траншею только Закобуня: он гнался за тщедушным, бросившим, видно, при бегстве винтовку немцем. Догнав его, Закобуня послал вперед винтовку, и штык ее наполовину вошел в спину гитлеровца. Из окопа Чеботарев грозно потрясал окровавленным кулаком и кричал:
— Гриш! Гриш-ка-а! Куда?! Назад!
Закобуня, выдергивая из спины падающего врага штык, поглядел в сторону Петра, тут же повернулся и понесся назад…
Весь бой занял считанные минуты, и бой этот холмогоровцы выиграли. Но уже добежавшему до первой траншеи и спрыгнувшему в нее Варфоломееву некоторое время еще никак не верилось, что это так.
С флангов роты били по последним удирающим немцам станковые пулеметы, винтовки. Откуда-то из глубины обороны по вражеским позициям вели огонь артиллеристы и минометчики. За КП Похлебкина, в лощинке, стояли готовые рвануться на помощь пехоте танки. Но Варфоломеев этого не замечал. Высунувшись из-за бруствера и не обращая внимания на начавшие рваться вокруг немецкие мины и снаряды, он пристально глядел в сторону врага и ждал, что вот, очухавшись, гитлеровцы пойдут в ответную атаку. Ждал и думал, как поступить дальше. Глаза его горели яростью, и последние краски вечерней зари, еще пока мерцающей над занятой гитлеровцами землей, отражались в них неяркими, потухающими всполохами.
2Спиридон Ильич инструктировал перед выходом на задание группу бойцов, когда к школе, пофыркивая, подошла «эмка». Морозов отдал последние распоряжения и подошел к шоферу, который вручил ему записку. Один из секретарей райкома партии писал, чтобы Морозов, поручив временно командование отрядом кому-либо, приехал с машиной в Псков.
— Кому же я поручу? — ворчливо сказал Спиридон Ильич шоферу. — Вчера отозвали лейтенанта. Он в минуту передал мне отряд и умчался куда-то… Может, и меня так же… уеду да и не вернусь обратно?
Он долго размышлял, кого бы оставить: заместитель его выполнял задание. Наконец решившись, поручил отряд рядовому бойцу Фортэ, которого знал с гражданской войны, а сам, взяв на всякий случай свою винтовку и мешок с вещами, залез в машину.
В Псков приехали быстро — шоссе пустовало, только у Крестов встретились танковые подразделения, да и те стояли в укрытиях между деревьями.
Ждать приема не пришлось. Секретарь — уставший, видно, не спал не одну ночь, — принял сразу.
Оказалось, на всякий случай, если придется оставить врагу Псков и прилегающие районы, Спиридона Ильича назначали командиром партизанского отряда. Отряд должен был составиться из тех людей, которые входили в его, вешкинскую группу. Были разработаны явки, связи, указаны базы снабжения.
Спиридона Ильича расспрашивали, как была организована партизанская борьба в гражданскую войну, создавали ли базы снабжения и тогда, и еще поставили перед Морозовым массу вопросов. Спиридон Ильич кратко рассказал, а на прощание, посмеиваясь в усы, пожаловался:
— Сил-то у меня маловато вот стало.
Секретарь, поднявшись вместе с ним, похлопал его по плечу и ответил:
— Передадите опыт, и на печку. — И улыбнулся: — Если затащишь вас. — И уже серьезно: — Партии сейчас особенно нужны такие, как вы, люди. Война разыгрывается, сами знаете, не на шутку. Гитлеровцы рвутся в глубь страны как бешеные. Надо мобилизовать на борьбу все силы народа. Читали ведь, что в Обращении к народу сказал товарищ Сталин?
— Читал. Как же, — задумавшись, ответил Спиридон Ильич. — Такое разве упустишь? Читал, да не раз, пока каждую буковку не впитал нутром…
Кому-кому, а Морозову особенно был понятен смысл слов, сказанных вождем народу. В гражданскую войну, когда белогвардейщина раздирала на куски земли государства, а сил у молодой республики вначале было недостаточно, чтобы сломить сопротивление врага, тогда партия тоже ставила все ресурсы на кон. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Брат не щадил брата, отец — сына. Хозяйничала во всем суровая необходимость революционного времени.
Взяв оставленные у дежурного милиционера винтовку и мешок, Спиридон Ильич вышел на улицу.
Был уже полдень. Солнце нещадно палило опустевшие улицы.
Поспешая домой, Спиридон Ильич все время думал о разговоре в райкоме партии, старался представить себе, что принесет ему, семье его, народу завтрашний день, и не, мог. Слишком гнетущи были сообщения, появившиеся на страницах газет. «Шутка ли, так прет немец! — думал он. — Такой силе каждый камешек надо поперек дороги положить — только так ее уймешь».
Чем ближе подходил он к своему дому, тем чаще его мысли сбивались на рассуждения о жене и дочери. О сыновьях он подумал так: они что, парни, им на роду написано с винтовкой побрататься. Вспомнил, как при въезде в город на «эмке», глядя на разрушения от бомбежек, заколотилось у него сердце. «Живы ли? — обожгла его тогда мысль. — Заехать бы. Хоть глазом посмотреть». Но Морозов даже не сделал шоферу намека. «Раз машину прислали, значит, что-то очень срочное», — подумал он, чтобы как-то отогнать мысли о семье.
Перед крыльцом Акулина Ивановна вытряхивала половики. Увидя подошедшего к калитке Спиридона Ильича, она выпустила из рук половик и так осталась стоять, причитая:
— Одни мы остались тут с сынишкой. Видел хоть своих-то? — У Спиридона Ильича сдавило сердце: «Случилось что-то!» — Уехали в Лугу. Красноармеец этот ваш увез.
— Расскажи хоть толком, — пожимая ей руку, Спиридон Ильич вперил в нее настороженный взгляд и думал, что, раз Петр не сказал, значит, что-то случилось с ними. — Когда уехали? Зачем?
Они вошли в дом. Там все было как прежде. Акулина Ивановна, рассказывая, ставила самовар. Спиридон Ильич слушал ее, а сам размышлял: «Что же с ними случилось в дороге?.. Вот шельмец, этот Петр. Что бы сказать!.. Чертяка, ведь не убил бы». Когда Акулина Ивановна смолкла, спросил:
— Писем от них не было?
— Да какие письма! — удивилась соседка. — Сказывают, почта совсем перестала работать. Война… Какие уж тут письма!
Пили густой кирпичный чай со сливками. Акулина Ивановна выставила на стол самодельный калач. Но Спиридон Ильич не наслаждался чаем — обуревали одна хуже другой мысли о жене и дочери. Вслух же, когда выпил чашку, проговорил:
— Будто никогда так и не чаевничал.
Он отодвинул от себя чашку и, намереваясь идти в комнату, подумал: «Отдохну и пройду по явкам. Глазами посмотрю… Может, там не явки, а одна видимость». Но уходить из кухни не хотелось. Тут все было ближе к памяти о жене, о дочери. И все-таки, поднявшись, Спиридон Ильич прошел в комнату. Достал из кармана брюк записку с явками и паролями и начал все это заучивать.
Явок было три: основная и две запасные.
Выучив адреса, пароли и отзывы, Спиридон Ильич вынул из кармана коробок со спичками и, подойдя к открытому окну, поджег бумажку.
